Происхождение из николаевских солдат, этаких бесстрашных могучих воинов-евреев, о которых мы с братом, затаив дыхание, слушали рассказы хранителя истории нашей семьи, старшего брата отца, неожиданно оказалось для меня судьбоносным. Когда академик Раиль Кузеев стал собирать авторский коллектив для сборника «Народы Башкортостана», написать о евреях он поручил научному работнику кандидату философских наук Александру Бенифанду (светлая ему память!), но тот вскоре неожиданно остался в Канаде. Тогда обратились ко мне, как правнучке кантониста. И меня втянуло в колесо истории.
Первой прочитанной книгой о кантонистах оказалась повесть автора исторических, приключенческих и фантастических книг для детей Сергея Григорьева "Берко-кантонист", 1927 года издания из фонда Национальной библиотеки РБ.
Мальчики в солдатских шинелях или жизнь за царя
Кантонисты - одна из трагических страниц в истории евреев России.
Еще в начале XIX века в Российской Империи существовали "школы кантонистов", куда пристраивали солдатских детей и сирот для воспитания и подготовки к службе в армии, куда они попадали по достижении 18 лет.
Николай I попытался «решить» еврейский вопрос путем введения 190 лет назад, Указом от 26 августа 1827 года, натуральной воинской повинности и для евреев по суровому рекрутскому уставу, которая до того заменялась денежным налогом.
Совершеннолетних сразу же определяли на действительную службу, а малолетних с 12 до 18 лет направляли в батальоны и школы кантонистов, - тоже «для приготовления к военной службе». Условия содержания, муштра в школах были, по словам военного министра А.А. Аракчеева, ужасными: «Кантонисты таяли, как свечи». Для еврейских детей создавались наихудшие условия: квота призыва составляла 10 рекрутов с одной тысячи мужчин ежегодно, в то время как с христиан — 7 рекрутов с тысячи мужчин через год. От еврейских общин требовали также выделять «штрафное» число рекрутов за податные недоимки и побег призывников. Пополнять требуемое число разрешалось за счет малолетних.
Практически все мужское еврейское население должно было в обязательном порядке отслужить в русской армии. В результате, с 1827 года по 1917 год службу в русской армии прошли более 2,5 миллионов евреев.
Николай I понимал, что, благодаря армейской жизни и военной дисциплине, тяготам и лишениям в процессе «приготовления», который не засчитывался в срок военной службы, и последующего 25-летнего пребывания в армии, оторванные от родной культурной среды и своей религии, под мощным психологическим воздействием, евреи забудут родной язык, обычаи и традиции, отойдут от своей религии, примут крещение и растворятся в христианском окружении. Поэтому он рекомендовал призывать на военную службу только молодых, менее приверженных своей вере, чем их взрослые соплеменники.
Согласно общевойсковому уставу, во время прохождения военной службы евреям предоставлялась абсолютная свобода вероисповедания. Им разрешалось проводить собственные службы и молиться в полевых синагогах. Раввины должны были назначаться на должности капелланов, их содержание брало на себя правительство. Офицерам было предписано следить за тем, чтобы их подопечные-евреи не подвергались оскорблениям и насмешкам из-за соблюдения своих обрядов.
При наступлении совершеннолетия евреи-новобранцы должны были давать присягу на древнееврейском языке в переводе на идиш, а русским чиновникам предоставлялась кириллическая транслитерация обоих вариантов. Клятва давалась перед раввинским судом в присутствии свидетелей из еврейской общины и местной администрации. Рекрут должен был стоять перед Ковчегом Завета, одетый в молитвенное покрывало, и произносить клятву на развернутом свитке Торы. После этой церемонии полагалось несколько раз протрубить в шофар (рог).
Но уже в июле 1829 года Николай I приказал командирам отделить тех рекрутов-евреев, которые пожелают перейти в православную веру, от тех, кто остался верен иудаизму. В то же время был разослан секретный циркуляр, разрешающий полковым священникам идти в обход обычной процедуры и крестить евреев без предварительного разрешения вышестоящих церковных иерархов.
Царю предоставлялся ежемесячный доклад о количестве крещеных в армии евреев, и он лично оценивал результаты. Предписывалось также расквартировывать рекрутов-евреев лишь в христианских домах и запрещать им иметь какие-либо контакты с местным еврейским населением.
Кантонистам запрещалось говорить на родном языке, молиться, их заставляли изучать Закон Божий, отбирали и сжигали все, что было связано с еврейской верой: «цицит» (кисти, завязываемые по краям одежды), талит (шерстяное молитвенное покрывало с кистями), «тфиллин» (коробочки с цитатами из Торы, укрепляемые узкими кожаными ремешками на лбу и правой руке мужчины во время молитвы), молитвенники.
Нижняя возрастная граница рекрутского набора не случайно составляла двенадцать лет, а реально она была еще ниже - мальчик лишался возможности пройти в тринадцать лет Бар-Мицву (религиозное совершеннолетие).
Таким образом, предполагалось сформировать новое поколение евреев, этаких манкуртов, лишенных этнокультурного самосознания, исторической памяти.
Началась настоящая охота за детьми и сдача их в рекруты. Еврейские общины не справлялись с высокими нормами призыва, и тогда для выполнения плана призыва власти формировали команды «ловчиков» или «хапунов», которые просто похищали детей, уже не разбираясь в их возрасте, заманивали детей из других общин или из сельскохозяйственных колоний, освобождавшихся от набора учеников казенных еврейских училищ, и учащихся раввинских училищ (иешив).
Похищенные отправлялись в кантонистские батальоны с наиболее суровым режимом и, как правило, в глубине России, Поволжья, Сибири (так, в 1843 г. в Оренбургской губернии евреев-кантонистов было 1071 человек).
Оторванные от семьи, не знавшие языка и обычаев русского населения, они становились жертвами истязаний, холода и голода, и навсегда пропадали для своих близких. Нередко в синагоге по ним читали кадиш (поминальную молитву).
Вопреки слогану "Все евреи ответственны друг за друга", мало кто заступался за несчастных детей.
Подавляющее большинство раввинов не выразили свое несогласие с государственной политикой - указом о рекрутской повинности и его исполнении, за исключением нескольких - Яакова Берлина, отца Нафтали-Цви Берлина, будущего главы самого значительного иудейского высшего учебного заведения в Российской империи - Воложинской ешивы; Исраэля Салантера, будущего основателя нового религиозного движения Мусар, проповедника Илии бен Вениамин Шик, рабби Менаше Илиера, который, как писал его внук, в 1828 году отказался от раввинской кафедры в Сморгони.
Стонами и рыданиями оглашались еврейские местечки. Детей прятали, целые семьи срывались с мест и бежали в губернии Царства Польского или Бессарабии, на которые закон о кантонистах не распространялся. Нередко младших сыновей в семье записывали под другой фамилией, тогда старшего сына не призывали.
Как всегда, страдали наименее социально защищенные слои еврейского населения. Кагалы допускали всевозможные злоупотребления: сдавали сирот, детей вдов (порой, в обход закона — единственных сыновей) и неугодных общине лиц, мальчиков семи-восьми лет, которых по ложной присяге 12 свидетелей записывали двенадцатилетними. Мальчиков 10-15 лет венчали с девочками того же возраста. Более взрослые, уже состоявшие в браке, перед уходом на службу разводились со своими женами, чтобы не обречь их на вечное вдовство.
Часто сыновей бедняков забирали вместо сыновей богачей. Позже стали заменять детей-рекрутов добровольцами или евреями из других общин. Были случаи, когда родители сдавали строптивых или просто нелюбимых ребятишек вместо любимых чад, подлежавших набору. Через всю свою долгую жизнь пронес один из них - Исай Горелов обиду на родителей, отдавших в рекруты его, 11-летнего мальчика, вместо совсем недавно женившегося брата.
Страшным было расставание: матери, пока были силы, бежали за повозками, увозившими их сыновей, крича им вслед: “Сохрани веру свою! Помни имя свое!”. И катились повозки, до отказа набитые ребятишками, на восток.
Владимир Гиляровский «В моих скитаниях» пишет о своем взводном командире поручике Ярилове, вышедшем из евреев-кантонистов:
«Эдак-то нас маленькими драли... Ах, как меня пороли! Да вы, господа юнкера, думаете, что я Иван Иванович Ярилов? Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.
Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских ребятишек. Схватят в мешок - и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят и вся недолга. Вот и кантонист.
– А родители-то узнавали деток?
– Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: «Наши сестры – сабли востры»... Розог да палок я съел – конца и краю нет...»
Долго еще по пограничным еврейским местечкам ездили отряды солдат и ловили еврейских ребятишек, сажали в глухие фуры, привозили в города и рассылали по учебным полкам, при которых состояли школы кантонистов.
Дорога была долгой и изнурительной: дети голодали (отказывались от трефного), мерзли в тонких драных кафтанчиках. Пока повозки шли через местечки, еврейские женщины, чем могли, подкармливали ребят. За пределами “черты” на сострадание не приходилось рассчитывать. Над ними смеялись за нелепые одежды, длинные пряди волос, характерную внешность, незнание русского языка. Нередко детей оскорбляли, бросали вслед камни, мазали губы салом.
А.Герцен в «Былом и Думах» описал свою встречу с командой призванных в армию черноглазых кудрявых, бледных и оборванных мальчиков, которых гнали в глубь России. Офицер, возглавлявший команду, говорил:
«Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают, - не знаю. Сначала было их велено гнать в Пермь, да вышла перемена - гоним в Казань. Я их принял верст за сто. Офицер, что сдавал, говорил: - Беда и только, треть осталась на дороге (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, - прибавил он.
- Повальные болезни, что ли? - спросил я, потрясенный до внутренности.
- Нет, не то, чтобы повальные, а так, мрут, как мухи... Не привыкли часов десять месить грязь и есть сухари - опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну покашляет, покашляет, да и в Могилев.
Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал — бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кое-как держались, но малютки восьми, десяти лет... Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.
Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без ухода, без, ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого океана.
Многие рекруты погибали в пути от холода, голода, болезней, невероятного стресса, переживаемого ими. Им предстояло провести годы тяжелой тупой муштры, колоссальных моральных и физических нагрузок: часами маршировать в дождь и слякоть в тяжелой амуниции, с ранцем или стоять неподвижно в карауле, отчего всегда полуголодные дети часто теряли сознание.
Многих ребят-кантонистов отправляли в отдаленные деревни, на постой в крестьянские дворы, где они до 18 лет были бесплатными работниками у крепостных. Их считали «погаными», и не пускали в избы. Поэтому, как вспоминал один из кантонистов, они жили «в сенях и предбанниках, ели из собачьих и кошачьих плошек остатки скудной хозяйской пищи, пили из корыт и помойных ведер».
Оскорбления были неотъемлемой частью общения «воспитателей». Но наиболее тяжким испытанием был соблазн получить определенные льготы, благосклонность начальства, да еще и 25 рублей в придачу за принятие христианской веры, что вызывало злобу и зависть кантонистов-христиан, естественно, никаких льгот не получавших.
Эмма Шкурко
